Вадим Румынский

По моему скромному (но неоспоримому :-)) суждению и, как я уже писал выше (см. «Отрывки из книги - Китс, часть I»), это стихотворение - одна из вершин творчества Китса. Возможно, главная его вершина, его сумма. Поэтому «потери» и искажения при его переводе особенно ощутимы. На мой взгляд, они просто неприемлемы, но лучше у меня, к сожалению, не получается и поэтому я выношу свой перевод на суд читателя в его нынешнем виде. Особенно мне не нравится перевод субъекта во множественное число во второй строфе. Это вынужденное «мы» полностью устраняет присутствующий в оригинале кумулятивный акцент на единство и единичность. Для сравнения, ниже я привожу свой же довольно вольный перевод (если это вообще можно назвать переводом) двадцатилетней давности, где подобной замены субъекта удалось избежать. Разумеется, в ущерб точности, симметрии и выразительности. Хотя, кому как.

Любопытно, что современными людьми, не знакомыми до этого с творчеством Китса (например, моими студентами), это стихотворение воспринимается как некий буддийский манифест (вероятно, из-за метафоры сна и пробуждения). Что совершенно не лишает его силы воздействия, а скорее добавляет ее. В общем, его можно считать наиболее «злободневным» и «общезначимым» произведением поэта.

Джон Китс

НА СМЕРТЬ

(перевод Вадима Румынского)

Так сон ли смерть, коль жизнь – чреда лишь грез,
Блаженства призрачного круговерть?
И мимолетно счастье среди гроз,
Но, все ж, страшнейшей мукой мыслим смерть.

Как странно то, что, бед вкусив сполна,
Блужданья мы не в силах прекратить,
Дерзнув узреть судьбу, что нам дана:
Себя самих от жизни пробудить.

_______________

Так что ж есть смерть, коль жизнь – безумный сон
И озаренье призраком бежит
Слепого счастья плен познает он,
Но смерти лик земной его страшит.

Как странен мир, что горестной судьбы
В бездонных дебрях он блуждать готов,
Не оставляя яростной борьбы
Для пробужденья от бесцельных снов.

_______________

John Keats

ON DEATH

Can death be sleep, when life is but a dream,
And scenes of bliss pass as a phantom by?
The transient pleasures as a vision seem,
And yet we think the greatest pain's to die.

How strange it is that man on earth should roam,
And lead a life of woe, but not forsake
His rugged path; nor dare he view alone
His future doom which is but to awake.

_______________



Can death be sleep, when life is but a dream,
Может ли смерть быть сном, когда жизнь - ничто иное, как сновидение/греза,
And scenes of bliss pass as a phantom by?
А сцены блаженства проходят мимо, как [нечто вроде] привидения/фантома?
The transient pleasures as a vision seem,
Преходящие удовольствия кажутся видением,
And yet we think the greatest pain's to die.
И, все же, мы думаем [что] величайшая боль - умереть.

How strange it is that man on earth should roam,
Как странно, что человек должен блуждать по земле
And lead a life of woe, but not forsake
И вести горестную (/[полную] горестей) жизнь, а не оставить
His rugged path; nor dare he view alone
Свой тернистый путь - не дерзнуть увидеть только (/всего лишь)
His future doom which is but to awake.
Свою будущую судьбу, которая - ничто иное, как пробудиться.

         Китс - великий поэт.   Возможно, самый великий из поэтов Запада, включая русских.   Это без шуток.   Масштаб его дарования не поддается уразумению и, будучи слегка осознан, вызывает лишь священный трепет на грани ужаса.   Вероятно, ужас - самое подходящее для этого слово, имея в виду, что происходит оно от имени древней арийской богини зари (Ушас).   Для сравнения, в музыке, это, как минимум, Моцарт, а больше там и нет никого.   (На этот раз - шутка.)  Поэтому переводить Китса - чистое безумие, и, говоря словами классика не популярной ныне школы гуманитарной мысли, «тому, кто этого не понимает, уже ничем нельзя помочь».  Тем не менее, безумные время от времени находятся и некогда их число пополнилось мною.

         Этот сонет стоит особняком в многочисленном ряду произведений, написанных в излюбленной Китсом форме.  Отличает его яркая, ничем не завуалированная эмоциональность, философской лирике, как таковой, не свойственная.  Даже в других сходных по теме и настроению его стихах ничего подобного нет.  Например, второе приведенное в этой книге стихотворение - одна из вершин недолгого творчества поэта - отличается медитативностью тона и совершенной симметричностью построения: http://pranava.livejournal.com/20031.html.  Эмоция, сопровождающая вызвавшее его к жизни интуитивное прозрение, очень тонка и структурирована, хотя, как почти всегда у Китса, неотразимо пронзительна и искренна.

         Здесь же все совершенно иначе.  В короткий и очень строгий по форме поэтический текст укладывается, минимум, три резких перепада настроения, вызванные глубочайшим внутренним переживанием.  Стихотворение представляет собой как бы отчет о «душевной динамике», настолько ясный и доходчивый, что читатель видит проблему автора как бы изнутри, становясь на его место.  Даже если не говорить о том, что любая «личная» проблема Китса имеет общечеловеческий (если не общебытийный) мастаб.  У настоящего мастера по-иному и быть не может: из продуктов жизнедеятельности «личности» ничего подобного не создать.

         Мощная аллитеративно усиленная концовка второй (и, особенно, третьей) строфы дает яркий пример бессмысленности попыток передать эффект поэтической речи на другом языке: в русском необходимые средства просто отсутствуют.  То есть, в своем роде они есть, но применить их здесь никак нельзя.  В русском языке другая, так сказать, динамика подачи смысла.  Как и во многих других стихотворениях Китса, здесь содержится кульминация, равнозначная трансценденции.  Начав в буквальном смысле за упокой, он заканчивает прорывом и раскрытием, описать которые лично я могу лишь при помощи музыкальных метафор.  Еще это похоже на раскрывающийся почти мгновенно лотос.

          Я посчитал необходимым сохранить свойственные оригиналу заглавные буквы, означающие имена собственные.  В английском языке озаглавливать принято не только имена собственные, но и любые уникальные в том или ином контексте имена.  Поэтому мне показалось важным воспроизвести это и в переводе, пусть и вопреки нормативной орфографии.


___________________________

Джон Китс
ЗАЧЕМ СМЕЯЛСЯ Я?

(перевод Вадима Румынского)

Зачем смеялся я? Не снизойдет

Ни Бог, ни Демон до ответа мне,
Суровой правдой отрезвив. И вот
Я с Сердцем остаюсь наедине.

О, Сердце, мы одни с тобой опять.
Скажи, зачем смеюсь? О, смерть и боль!
О, Мрак! О Тьма! Доколе мне стенать,
Бесплодно вопрошая Их с Тобой!

Зачем смеялся? Знаю, Жизнь - взаймы,

Блаженств ее предел изведан мной,

И не сегодня ль флаг моей тюрьмы
Разорванным увижу под стеной?

Стих, Слава, Красота сильны вполне,

Но Смерть сильнее, Смерть - награда мне.

John Keats

Why did I Laugh Tonight?

Why did I laugh tonight? No voice will tell:

No God, no Demon of severe response,

Deigns to reply from Heaven or from Hell.

Then to my human heart I turn at once.

Heart! Thou and I are here, sad and alone;

I say, why did I laugh? O mortal pain!

O Darkness! Darkness! ever must I moan,

To question Heaven and Hell and Heart in vain.

Why did I laugh? I know this Being's lease,

My fancy to its utmost blisses spreads;

Yet would I on this very midnight cease,

And the world's gaudy ensigns see in shreds;

Verse, Fame, and Beauty are intense indeed,

But Death intenser—Death is Life's high meed.

Why did I laugh tonight? No voice will tell:

Зачем я смеялся сегодня ночью/вечером? Ни один голос не скажет/поведает:

No God, no Demon of severe response,

Ни Бог, ни Демон, суровоответный (которому свойственно отвечать сурово)

Deigns to reply from Heaven or from Hell.

Не удостоит ответом с Небес или из Ада/Хель.

Then to my human heart I turn at once.

Тогда я сразу обращаюсь к своему человеческому сердцу.

Heart! Thou and I are here, sad and alone;

Сердце! Ты и я здесь скорбим и одиноки

I say, why did I laugh? O mortal pain!

Я говорю/отвечай, зачем я смеялся? О, смертная боль/мука!

O Darkness! Darkness! ever must I moan,

О, Тьма, Тьма! Вечно должен я стенать,

To question Heaven and Hell and Heart in vain.

Чтобы вопрошать Небеса и Ад и Сердце вотще.

Why did I laugh? I know this Being's lease,

Зачем я смеялся? Я знаю, что Бытие/Существо/Существование - [взято] в долг/аренду,

My fancy to its utmost blisses spreads;

Моя фантазия простирается до крайних/высочайших его блаженств.

Yet would I on this very midnight cease,

Все ж, не в эту ли полночь я прервусь/пресекусь

And the world's gaudy ensigns see in shreds;

И увижу крикливые/яркие/вычурные знамена/символы мира в обломках/лохмотьях/изорванными.

Verse, Fame, and Beauty are intense indeed,

Стих, Слава и Красота, действительно, сильны/напряженны/«интенсивны»,

But Death intenser—Death is Life's high meed.

Но смерть сильнее/напряженней: Смерть - высокое вознаграждение Жизни / за Жизнь.