Достигнув определенного возраста, я начал читать как животное: только то, что хочется, и когда хочется.
Когда я был маленький, я читал, как человек, все подряд.
В том числе, всякие толстые журналы и Литературную газету, которые выписывал мой дед.
В последней была так называемая "16-я страница", на которой публиковались всякие юмористические опусы.
Многое с тех пор запомнилось, но, как это часто бывает, с искажениями. А возможно, газетные варианты, действительно, отличались чем-то.
В пору сплошной тоталитарной цензуры задавленные серым совком креативные литераторы были вынуждены проявлять чудеса изобретательности и изворотливости. В результате на свет появлялись рафинированные шедевры: ни убавить, ни прибавить.
К ним, по моему нескромному мнению, относится серия вдохновенныхвысеров опусов бесподобной Людмилы Петрушевской, из которых в Литературке был опубликован, по-моему, только первый.
В следующем номере были напечатаны две рецензии на него, подписанные А. Хороших и Б. Плохих. Первая, помню, была озаглавлена "Амбивалентность бятости" - фразой, которую я слышал потом неоднократно из уст совершенно разных по стилю людей, большинство из которых не имели ни малейшего представления, откуда она взялась.
Теперь я знаю, что слово "амбивалентность" проникло в кухонный дискурс из известной работы Бахтина, которой носители этого дискурса оправдывают свое существование. Поэтому, в связи с отгремевшим уже, надеюсь, делом взъевшихся писек, упомянутая рецензия могла бы приобрести вполне актуальное и, возможно, зловещее звучание, но, к сожалению, помню я ее очень фрагментарно - слишком отрывочно, чтобы приводить здесь. В интернетах же текст ее мною обнаружен не был. :-(
Сам опус, который я назвал бы без преувеличения "opus dei", вот. Поскольку копирайт я презираю как по принципиальным соображениям, так и в силу глубоко укоренившейся в душе неприязни, я позволил себе отредактировать его, как посчитал нужным, руководствуясь исключительно трогательными пубертатными воспоминаниями.
"Сяпала Калуша с Калушатами по напушке. Увазила Бутявку, и волит:
- Калушата! Калушаточки! Бутявка!
Калушата присяпали и Бутявку стрямкали. И надудонились.
А Калуша волит:
- Оее! Оее! Бутявка-то некузявая!
Калушата Бутявку вычучили.
Бутявка вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.
А Калуша волит калушатам:
- Калушаточки! Не трямкайте бутявок, бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые. От бутявок дудонятся.
А Бутявка волит за напушкой:
- Калушата надудонились! Зюмо некузявые! Пуськи бятые!
- А Калуша волит:
- Оее! Оее!"
Когда я был маленький, я читал, как человек, все подряд.
В том числе, всякие толстые журналы и Литературную газету, которые выписывал мой дед.
В последней была так называемая "16-я страница", на которой публиковались всякие юмористические опусы.
Многое с тех пор запомнилось, но, как это часто бывает, с искажениями. А возможно, газетные варианты, действительно, отличались чем-то.
В пору сплошной тоталитарной цензуры задавленные серым совком креативные литераторы были вынуждены проявлять чудеса изобретательности и изворотливости. В результате на свет появлялись рафинированные шедевры: ни убавить, ни прибавить.
К ним, по моему нескромному мнению, относится серия вдохновенных
В следующем номере были напечатаны две рецензии на него, подписанные А. Хороших и Б. Плохих. Первая, помню, была озаглавлена "Амбивалентность бятости" - фразой, которую я слышал потом неоднократно из уст совершенно разных по стилю людей, большинство из которых не имели ни малейшего представления, откуда она взялась.
Теперь я знаю, что слово "амбивалентность" проникло в кухонный дискурс из известной работы Бахтина, которой носители этого дискурса оправдывают свое существование. Поэтому, в связи с отгремевшим уже, надеюсь, делом взъевшихся писек, упомянутая рецензия могла бы приобрести вполне актуальное и, возможно, зловещее звучание, но, к сожалению, помню я ее очень фрагментарно - слишком отрывочно, чтобы приводить здесь. В интернетах же текст ее мною обнаружен не был. :-(
Сам опус, который я назвал бы без преувеличения "opus dei", вот. Поскольку копирайт я презираю как по принципиальным соображениям, так и в силу глубоко укоренившейся в душе неприязни, я позволил себе отредактировать его, как посчитал нужным, руководствуясь исключительно трогательными пубертатными воспоминаниями.
"Сяпала Калуша с Калушатами по напушке. Увазила Бутявку, и волит:
- Калушата! Калушаточки! Бутявка!
Калушата присяпали и Бутявку стрямкали. И надудонились.
А Калуша волит:
- Оее! Оее! Бутявка-то некузявая!
Калушата Бутявку вычучили.
Бутявка вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.
А Калуша волит калушатам:
- Калушаточки! Не трямкайте бутявок, бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые. От бутявок дудонятся.
А Бутявка волит за напушкой:
- Калушата надудонились! Зюмо некузявые! Пуськи бятые!
- А Калуша волит:
- Оее! Оее!"