Чем морфологичнее, тем магичнее: важнейшая тенденция деградации человеческого языка

Давно хотел написать, но, как всегда, дождался повода: http://astlena.livejournal.com/743900.html?view=210396#t210396

Дескать, по-русски будет "зеленая зелень зеленит зеленую зелень", а по-английски - "green, green, green, green, green".

Понятно, что про зелень - это инсинуация.  На самом деле, будет "green greenery greens (/is greening) (a/the/_) green greenery".

Вообще, в современном английском языке не так мало флексий, как может показаться знатоку какого-нибудь пиджина или ранглиша: меньше, конечно, чем в русском, но не фатально.  А вот слов в нем гораздо больше: в разы, возможно, в десять раз.  Это благодаря феноменальной пластичности в направлении заимствований, что, конечно, можно охарактеризовать как своего рода "беспринципность". :-)

Чем современней язык, тем больше в нем слов и меньше словоформ.  С этой точки зрения русский архаичен по нынешним временам почти предельно.  У этой закономерности есть интересные импликации.

Если вкратце, то, чем язык морфологичнее, тем он магичнее.  То есть, чем сложнее в нем система флексий и прочих грамматических модуляторов, тем в большей степени он приспособлен для прямого воздействия на реальность, а не для выражения сиюминутных мыслей и эмоций.

Причина кроется в порядке взаимодействия между мыслительным и вербальным процессом, то есть, между намерением высказаться и оформлением его в слова.  Начиная фразу по-русски (не любую, конечно, а достаточно развернутую), говорящий поневоле вынужден заготовить ее прототип, определившись с падежами, родами, числами, спряжениями и т. п.  В "ритуальной" разговорной и профессиональной речи многое, разумеется, выдается "на автомате", но попробуйте описать какое-нибудь сложное и/или отвлеченное понятие, переживание, даже ситуацию, и вы поймете, о чем я.

Говоря попросту и слегка огрубляя, по-русски (как и на любом архаичном языке) человек не может изъясняться, не подумав.  Пользование таким языком (особенно, если он родной) приучает неосознанно распараллеливать мышление и речевые акты, прибегая к последним как к действиям, более осмысленно.  Тогда как говорение по-английски приводит к постепенной утрате ощущения границы между языковой и психической реальностями, убеждая человека в том, что он, действительно, "думает" на языке.

Исторически, эволюция (или инволюция?) языков от морфологически сложных к лишенным морфологии совсем отражает процесс утраты языком его магической - то есть, изначальной и основной - функции.  Если в начале "нашего" мира (то есть реальности, какой мы знаем ее теперь) язык служил исключительно для создания и модификации действительности и использовался для того, что мы (прибегнув к вокабулярию последних столетий) назвали бы заклинаниями, теперь он в большинстве случаев служит выплескиванию наружу любых - не только конечных, но и побочных - продуктов психического метаболизма.

Тело как тюрьма, мучилище и средство окончательного порабощения

Среди представителей большинства популярных конфессий бытует мнение, что тело человеку "дано".  В сущности, все они не так уж неправы: даже если кто-то из нас, действительно, "сделал" его прежде, чем начать жить на Земле, он этого не помнит.  По доминирующему же в нашей реальности представлению, оно получается известным всем способом путем случайного, как нам кажется, сочетания некоторого ограниченного набора свойств, наследуемых от предков.

Несколько дальше пошли даосы, утверждающие, что тело есть продукт конвенции неких определенных, но не являющихся человеческой душой сущностей, предоставляющих ей тело во временное пользование как машину для жизни.  То есть, человек в теле живет, получает опыт, а потом оставляет его и валит, говоря языком американского кино про "неизведанное", "куда-там ему надо".  Сама смерть происходит в результате оставления его упомянутыми сущностями, из-за чего и человеческому сознанию не остается ничего иного.  Собственно даосская реализация в форме "бессмертия" заключается в том, чтобы за время жизни в арендованном теле сформировать свое собственное, не зависимое ни от каких сторонних сущностей, после чего свалить в нем "куда-там кому надо".  Потому что без тела человеческое сознание не может существовать как таковое.  Для жизни нужно тело, а то, что без тела, - то не жизнь: это говорится открыто и подчеркивается особо.  Все это выглядит, хоть и не очень определенно, но довольно оптимистично.  Особенно, для тех, кто "смог".

У тибетов (вот уже больше тысячи лет старательно маскирующихся под буддистов) избавление от тела считается признаком высшего достижения.  В легендах о реализованных мастерах оно выглядит как разложение на элементы или даже преобразование в отчасти видимые волны (радугу).

Есть, однако, религия (по статистике ЮНЕСКО, самая многочисленная), которая подходит к телу с прямо противоположных позиций, в принципе, разделяя представления об этом двух других родственных (или конкурирующих - как посмотреть) направлений.  Она всячески утверждает единственность тела и безусловную души с ним связь вплоть до того, что чаемое верующим воскресение возможно только в нем.  Вместо того, чтобы стремиться к освобождению от жесткой обусловленности плотью, последователь приучается, в сущности, служить ей, отождествляясь с нею все больше и больше.  То есть, получается наоборот: не тело для жизни души, а жизнь души для жизни тела, которое есть единственное средство транспортировки души в пакибытие.

При этом характерная для этой религии так называемая "аскеза" также направлена в нетипичную для других религий сторону, а именно, не к освобождению, невозможному без изучения и хотя бы учета естественных механизмов тела, а к максимальному в него погружению путем всякого рода истязания и "умерщвления".   В результате подобной практики, призванной яко бы свести влияние тела к минимуму и заставить человека о нем забыть, результат достигается прямо противоположный.  Все более тонкие эффекты душевного и даже духовного плана наступают у некоторых аскетов лишь тогда, когда связь с телом (на уровне представлений и тонких ощущений) уже необратимо безусловна, то есть, человек не может помыслить себя ничем отдельным от него.

Вопрос qui prodest? возникает при этом сам собой, особенно после рассмотрения бесконечно разнообразных и изощренных механизмов воздействия не на горячих адептов, а на "тепло-хладных" мирян.  Самый простой и, как говорится, "убойный" из них отражен в известной поговорке: "Атеист - до первой воздушной ямы (тряски в самолете)".  Правильно и удачно обработанный индивид превращается в идеальный пельмень из известного четверостишья (см. http://www.inpearls.ru/comments/261654), у которого, по меткому выражению Мао Цзедуна, после этого лишь два пути.  Второй, правда, не тот, который имел в виду Великий Кормчий, поскольку возвращение в той или иной форме и куда бы то не было весьма проблематично.