Привести все изложенное ниже в более-менее читабельный вид (порядком это назвать сложно) сподвиг меня провокационный пост Юлии Тимофеевой: http://arhetip-v.livejournal.com/124097.html, за что ей огромное спасибо, поскольку иначе я ничего подобно не выдал бы.  Потому что, зачем писать, когда все и так ясно. :-)

___________________________________


В порядке пропедевтики нескромно сошлюсь на самого себя: http://pranava.livejournal.com/24251.html (абзац № 8 с начала; а для полной ясности - все, с начала до конца).

По-моему, эта сказка не про женщину и даже не про мужчину.  Любые психологические интерпретации всегда казались мне притянутыми в связи с ней за уши, и, как я теперь понимаю, не зря.  Потому что сказка космогоническая, прежде всего.

А, если психологическая, то она про некое достижение духовного порядка, в описании которого женскость лягушки и царевны не имеет определяющего значения, не говоря уже о том, что последняя никак не может быть реальной женщиной.  Скорее, она - вообще все, что может быть у героя: его сила, красота, способности (преимущественно, «волшебного» в нашем понимании свойства) - то есть, не просто анима, как «душа» или «псюхе» («Псюша, Псюша, Псюша - юбочка из плюша» :-)).  Кощей же сиречь тело (ср. санскр. «коша», русск. «кошель», «кошелка» и т. п.), в которое все это заключено, как в тюрьму.

Да, очень легко увидеть в лягухе «зачморенную женсчину», а в ее коже - юнгову тень этой женщины.  Но тогда без объяснения остается не только Кощей (не анимус же это ее!), но и, что более существенно, все дальнейшие предметы и явления, включая не только Ягу (которой еще можно придумать какую-нибудь «роль») и все ее атрибуты - избушку, печку, ступу, метлу, клубок - но также волка, медведя, зайца, утку, сундук на дубу и т. п., которых еще никому из психологов не удавалось втиснуть при мне в одну и ту же версию так, чтобы она не развалилась.  По фабуле сказки, все это не имеет к прямого отношения к самой Царевне, поскольку служит описанию перипетий Ивана в ходе ее поиска.  Сама же она появляется только в начале (демонстрируя свой потенциал) и в конце (ничего уже не демонстрируя).

Ко всему этому, есть еще отец Ивана (царь), два его старших брата и их жены, про которых я, вообще, никогда не встречал ничего вразумительного кроме того, что собираюсь рассмотреть ниже.

Итак, Иван - оставим пока за скобками вопрос о том, кто он сам такой - находит в болоте (то есть, в хаосе; болото - от слова «болтать») вселенную в непроявленном состоянии и забирает ее себе, несмотря на неприглядную внешность, поскольку не сомневается, что она предназначена ему, то есть, веря в свою судьбу.  Находит он ее с помощью стрелы, то есть концентрации энергии на цели, которая ясна ему в принципе, но содержание которой для него темно.  Лягушачья кожа и ее облик в целом, в данном случае, символизируют трансцендентность, непроявленность предмета выбора до тех пор, пока тот не сделан.  Попав к нему домой, лягушка начинает выполнять задания царя-отца (кстати: почему она именно царевна? не дочь ли она ему тоже?), все еще скрывая свою истинную сущность ото всех, включая самого Ивана, то есть проявляется в виде отдельных достижений, условно говоря, сиддх.  И лишь в последний раз она оказывается вынужденной явить себя как таковая, то есть, ничем не ограниченная творческая сила и абсолютная красота, которая не может быть ни интериоризирована Иваном, ни взята им под контроль, поскольку для того, чтобы быть собой (то есть, беспредельной и всевозможной), должна сохранять связь со своим исходным бытием (хаосом), символизируемую кожей.  Не понимая этого, Иван сжигает кожу, и царевну тут же похищает Кощей, то есть она оказывается во власти тела - представления Ивана о собственной отдельности и ограниченности, делающего невозможным любые эффекты беспредельности, непредсказуемости и творчество вообще.

Дальнейшее - краткое пособие по технологии возврата власти над миром, интерпретировать которое необходимо очень тонко и точно, поскольку любая ошибка может быть чревата последствиями, которые человек не особенно может и представить в силу почти полной неактуальности для сегодняшней практики и/или отвлеченности от нее же.  Возьму на себя смелость предложить свой - очень общий - вариант, который, конечно, не может являться руководством к какому бы то не было действию и т. д. и т. п.  Поэтому любой, кто воспользуется им на свой страх и риск, будет рисковать и бояться сам. :-)

Сначала Баба-Яга.  Это жертва (ср. санскр. «ягья»), причем не просто, а традиционно сваргийская, огненная.  Поэтому отнюдь не случайно живет она в избушке на курьих ножках: корень «-кур-» непосредственным образом связан с дымом и огнем (ср. русск. «курить», лат. «curare» - первоначально, «окуривать» или «окружать огнями»).  Здесь имеет место уже упомянутый мною по ссылке вверху принцип омонимической метафоры: слово «кур» (петух) или «курица» просто созвучно.  Вполне возможно, что рассказчики о метафорах в таких случаях не задумывались, а просто воображали себе то, что казалось им «логичным», заменяя семантически неактуальный дым ногами.  Так это, или нет, мы, возможно, не узнаем никогда.  Как бы там не было, настоящая Баба-Яга живет (а, учитывая наличие «ног», не просто живет, а перемещается) в языках пламени и/или клубах дыма, поскольку и те и другие поднимаются кверху - в локус богов, к которым принято обращаться с помощью огня (боги, в свою очередь, отвечают водой - дождем).  Анатомически, обитель богов (Сварга-лока) находится на уровне солнечного сплетения (манипура-чакры), поэтому, вероятно, огонь необходимо возжечь уровнем ниже.  Возможно, речь идет о целой области (как, например, нижний даньтянь китайской «внутренней алхимии»).  При этом Ивану удается не сгореть в ягиной печи самому (то есть, не войти во «внутреннее пространство материи» - центральный канал позвоночника - уже на этом уровне), после чего он устанавливает с Ягой контакт (в некоторых вариантах, нейтрализует ее) и получает путеводную нить, которя, в отличие, например, от нити Ариадны, не тянется за ним, отмечая путь, а сама указывает его, разматываясь из клубка.  Предположительно, речь идет об этапе внутреннего алхимического «деланья», лучше всего описанного у Ян ЦзунМина (кому интересно, могу сказать, где точно), который у китайцев принято считать «формированием бессмертного зародыша».  Происходит это на так называемом «желтом дворе» (хуан-тин) в солнечном сплетении, анатомически соответствующем манипуре, а космогонически - Божественной Сварге.

Нить, являющаяся из клубка-зародыша (почти наверняка, центральный канал), ведет к дереву, на котором сундук.  Сундук - это грудная клетка, в котором заключен центр человеческого существа, его, в буквальном смысле, солнце.  Чтобы открыть сундук, нужно вырвать дерево, то есть лишить собственное я укорененности в видимой реальности, привязанности к конкретным проявлениям.  Начиная отсюда, на помощь Ивану начинают приходить способности («сиддхи»), приобретенные на предыдущих этапах пути и символизируемые животными.  Что такое медведь, я не могу сказать с определенностью.  Возможно, это омонимическая метафора оголения корней и/или вскрытия сундука (см. статью о животных по ссылке в начале статьи), но не исключено также, что корень «бер» («бр») родственен корням таких слов, как «бормотать», «бурчать», что наводит на мысль о некой методике, родственной мантре.  Заяц - это «эмонциональный ум», «ум сердца», который сразу же начинает метаться, но Иван возвращает его в центральный канал с помощью отрешенности (санскр. «вайрагья») и, возможно, также словесно-звуковых приемов. Все это символизирует волк («варг»; ср. «ворковать», «ворчать»).  Здесь он приближается к краю (см. про утку по ссылке вверху), поскольку появляющаяся из зайца утка соответствует аджне - двухлепестковому лотосу, крылатому солнечному диску и т. п. - который возносит его, позволяя обозреть все пространство сверху, но, одновременно, лишает опоры и ориентиров: на этом этапе сознание может заблудиться в порожденных им же образах и целых реальностях.  На помощь приходит сокол, то есть способность к сосредоточению, позволяющая Ивану обрести чувство направления на новом уровне и впервые выйти за пределы узилища (в виде как собственного тела, так и проявленной Вселенной, то есть яйца), после чего он утрачивает с ним связь, оказавшись «во тьме кромешной» или, буквально, в водах первичного океана.  Что происходит дальше, мне почти непонятно, а точнее, невыразимо словами.  Ясно только то, что нечто ищущее (символизируемое в данном случае щукой, но имеющее в других родственных сюжетах облик, например, дракона или даже русалки) восстанавливает эту связь, но уже на новом уровне, отдавая телесное и вселенское яйцо в руки (то есть, во власть) сознания, для которого оно уже не является тюрьмой.  После этого оно может делать с ним все, что угодно.  Теперь Иван может расправиться с Кощеем, сломав (уничтожив, лишив необходимости) иглу (центральный канал, внутреннее пространство материи), поскольку внутреннее и внешнее теперь для него едины и не обусловлены различными уровнями проявления («чакрами»).  С этого момента он может свободно актуализировать себя в любом пространстве и любое пространство в себе.  Это и есть полнота власти над миром в единстве сознания и материи, которую сознание воспринимало до сих пор как нечто от себя отдельное.  Собственно, и Василисой царевну зовут чаще всего неслучайно. :-)

Помимо лягушки ("мандуки"), ключ к пониманию сюжета этой сказки заключается в имени "Иван".  Дело в том, что у его братьев, равно как и у царя, в любой из «народных» версий данного сюжета имен нет.  Вопреки тому, что врут на голубом глазу попы, оно не восходит к арамейскому "Йоханаан" (которое, действительно, популярно в Европе: Johann, John, Jean, Juan etc.), а гораздо более древнего происхождения, причем, в отличие от последнего, не составное (букв. «Иегова пожалел/снизошел»), а имеет единственный корень.  Несколько видоизменившись фонетически, оно сохранилось в кельтских (и не только) языках: ср. "Ивейн" (Ywain, Yvain) артуровского цикла (совр. Euan, Iwan, Owen), или "Айвенго" (Ivanhoe, почти Иванко :-)) - вполне реальное имя, выбранное Вальтером Скоттом для своего героя.  Различие с иудейским псевдо-прототипом и его современными западноевропейскими деривативами провести просто: для записи имен, родственных Ивану, никогда не использовалась и не используется эразмова буква "j", потому что в них отсутствует йотирование: с древности до сих пор.

Данная особенность проявляется неизменно: первый "и" древних арийских (сваргийских) имен собственных почти никогда не йотируется, несмотря на десятки веков уподобления: Изольда (Исеульт), Ингвар, Игрейн, Игорь и т. д.  Единственное известное мне исключение (да и то, не стопроцентно вероятное) - ведийский Яма, образ которого очень уж очевидно тождественен (или аналогичен?) образу персидского Имы или германского Имира.  Однако, за этой очевидностью может скрываться ловушка, потому, например, что у индусов герой гораздо более близкого - почти буквально того же, что и в Эдде - мифа о первочеловеке, из тела которого создан мир, зовется Пурушей.  Но это может быть, просто, еще один эпитет и, вообще, вопрос особый.

Что же значит "Иван"?  Не вдаваясь сразу в подробности, скажу, что, по наиболее распространенной версии, корень этого слова «деревянный»: по-валлийски, тис - ywen, по-исландски - yr, по-литовски ieva - черемуха, по-английски тис - yew и т. п. вплоть до гипотетического праиндоевропейского «ui», то есть, почти «ви», как в русском слове «вить».  Возможно, это один из эддийской троицы  строителей Вселенной из тела Имира - Вили или Ве.  Кроме того, в общем для любых вариантов сваргийской мифологии и эпоса сюжете о трех братьях, Иван - третий сын, подобный, например, персидскому Траэтаоне (совр. «Фаридун»).  Символически, третий по счету член любой подобной триады и, особенно, третий сын - это третий уровень проявления сознания, когда человеком овладевает "категорический императив трансценденции" :-) - результат осознания себя не тождественным воспринимаемой реальности, чем-то большим ее.

Из трех традиционных каст, Иван принадлежит к магам и жрецам: первый брат воин (в поздних вариантах сказки его стрела находит дворянскую дочь), второй - земледелец (в поздних вариантах - торговец, поскольку женится на «купеческой» дочке).  В конкретных случаях Иван может быть хоть крестьянским, хоть бычьим сыном - суть от этого не меняется, подобно, например, тому, как в различных пересказах былин Илья Муромец становится то тем же крестьянским сыном, то, вообще, «старым казаком», хотя в ранних вариантах сюжета он сын мурмана, то есть, однозначно, воин, причем северного (скорей всего, скандинавского) происхождения.  В более-менее близком к исходному виде, из изначальной былинной троицы сохранился только Микула Селянинович (как его звали в начале, мне неизвестно), а Алеша Попович - продукт уже почти современного «переосмысления» образа волшебного стрелка (ср. нем. "Zauberschütze").  Добрыня Никитич, скорей всего, сюжетный дубль, «конкурент» Ильи Муромца с более как бы русскими корнями, включенный в троицу по идеологическим соображениям (предположительно, конечно).

Неуклюже резюмируя (поскольку писать я уже изрядно заколебался :-)), можно сказать, что Иван путешествует по древу, одновременно, тела, мира и духа, сам будучи чистым сознанием, выраженном в аспекте внимания, сосредоточения.

Принято считать, что способы обращения с человеческим трупом (условно говоря, похороны, хотя это слово означает только трупоположение) продиктованы соображениями эффективности.  Например, латины, индусы или викинги жгли его потому, что в местах их исконного обитания было много леса.  А, например, жители пустынь и полупустынь дерево берегли, и поэтому трупы закапывали или даже заваливали/задвигали камнями в естественных углублениях (как в истории с Иисусом из Назарета).  То же, кстати, касается и способов казни: соответственно, распятие, повешание, в крайнем случае, обезглавливание, и побивание камнями, зарывание в землю.

В эту красивую теорию не вписывается тибетская традиция, где способ утилизации определялся по астрологическим показаниям и мог (до сих пор может) быть любым, включая такой экзотический, как отдание на корм стервятникам и прочим диким падальщикам.  Кроме того, у каждого способа есть множество вариантов, выбираемых также по стечению стихий в гороскопе смерти.  Например, труп могли подвесить высоко, сделав недоступным для наземных животных, а могли расчленить и разбросать по земле, причем место разбрасывания тоже имело значение.  Его могли сжечь полностью или частично, а потом похоронить, либо, например, завалить камнями в пещере, или зарыть в могилу.

Знание тибетских обыкновений заставило меня задуматься о том, что подобная система, равно как и все остальные традиции обращения с телами после смерти, являются своеобразным карго-культом, то есть действиями, воспроизводящими некие реальные процессы как бы понарошку, в надежде, что сами эти процессы произойдут по-настоящему.  Одним словом, я заподозрил наличие в прошлом у людей (или у тех, с кого современные люди «берут пример» :-)) способности растворять свои тела в стихиях или трансформировать их с их же помощью.  Современные похоронные обряды просто воспроизводят эти события в надежде, что мертвые отправятся «куда надо».

В свете этого, предпочтение, отдаваемое тому или иному способу, многое говорит о людях, его использующих.  К тибетам, понятное дело, не прикапаешься, и спалить их тоже не удастся :-), поскольку хитры они зело, а вот тех, кто стабильно предпочитал или предпочитает что-либо, вполне можно вывести на чистую воду/огонь/землю/воздух.

Понятно, что никаких достоверных данных нет, и любые выводы будут лежать в плоскости предположений.  Но, как говорит героиня криминального сериала «Касл» (Castle): «Был мотив, была возможность - от суда пощады не жди». :-)  В конце концов, фоменкоиды и иже с ними рассуждают еще более безосновательно, и ничего: дурят народ - только в путь.

Первоначально, у тех, кто пользуется похоронными обрядами, смерть представляла собой буквальный «уход», то есть утрату телом субстанциональности или, по крайней мере, видимости.  Тело не разлагалось на «обычные» элементы, как происходит сейчас, а отправлялось в том или ином трансцендентном или даже метафизическом направлении вместе с хозяином, меняя свою суть.

Внешне это, вероятно, происходило, как и сейчас, четырьмя путями: сгореть, утонуть, провалиться сквозь землю, растаять в воздухе.  Есть еще пятый вариант, соответствующий пространству или эфиру - просто исчезнуть нахрен - но современными средствами в похоронном ритуале этого не воспроизвести.  С растворением в воздухе тоже проблемы, поэтому, технически, все сводится к различным вариантам сожжения, утопления и закапывания.  А также к их различным сочетаниям.

Самое в современном мире распространенное средство утилизации трупа - закапывание, трупопопложение.  Если в самой (согласно статистике) распространенной на планете религиии - христианстве - такой способ освящен традицией в виду шизового представления о необходимости сохранить «одноразовое» тело до страшного суда, то у более архаичных (но находящихся под влиянием буддизма, монополизировавшего сферу «кардинальных» обрядов) религий дальневосточных стран настолько ясного объяснения не найдется.  Тем не менее, насколько я знаю, привнесенный из Индии (с тем же буддизмом) обычай жечь покойных не очень там популярен.  Зато популярны божества связанные с подземным миром, даже буддийские, например, махасаттва Дицзан (санскр. Кшитигарбха, букв. «Лоно Земли»), которого не почитают как следует ни в одной из буддийских стран, помимо находящихся под прямым влиянием китайских сект - Японии, Кореи, стран Малой Азии и т. п. - да и там, далеко не везде.  То же, касается, кстати, Тибета, где крайне популярен Авалокитешвара (Ченрези), но Кшитигарбха народу почти не известен, несмотря на то, что в своих конкретных воплощениях (в виде традиций и школ) буддизм пришел в Китай именно оттуда и из Северной Индии, где в то время господствовали те же представления.

Можно предположить, что похороны путем «схождения в землю» каким-то образом связаны с теллурическими божествами, включая, например, индо-иранских нагов, а также подземным миром, земным лоном (как, скажем, обителью Кшитигарбхи), но эти божества присутствуют в мифологии народов, практиковавших (и, несмотря на позднейшие культурные влияния, продолжающих практиковать) сожжение и развеивание либо погружение в воду.  Вместе с тем, у всех народов-трупополагателей - что у ханей, что у евреев с арабами - имеется миф о сотворении (буквально, лепке) из глины или земли.  Соответственно, тела возвращаются в землю («пепел к пеплу, прах к праху») и, одновременно, остаются на месте, усиливая связь, по сути дела, с родной средой, породившей стихией.

Соответственно, народы, практиковавшие и практикующие сожжение (чаще всего в сочетании с развеиванием или опусканием в водоем: реку, озеро, море), не рассматривают землю в качестве своей родины, ни даже среды, от которой всерьез зависят.  Помимо, условно говоря «сваргийцев» (то есть, белых людей, в мифах которых присутствует так или иначе сюжет о небесной прародине), это можно сказать о некоторых племенах американских (особенно, североамериканских) индейцев, практиковавших не только сожжение, но и так называемые похороны в воздухе (на дереве или высоком помосте).

_______________________________

У всего этого есть еще один важный аспект.  Раз уж речь идет о том, что похоронный обряд имитирует некий реальный процесс "ухода", способность к которому имелась у жителей этой реальности в прошлом, разумно предположить, что приносимые, как считается, умершему в жертву люди (жены, слуги), а также животные (лошади, собаки), первоначально могли представлять собою его реальную свиту, совершавшую переход не то, чтобы просто добровольно, но с большой охотой, намереваясь не разлучаться и дальше.  Это, конечно, оптимистично на грани дурного вкуса, но какого лингама?! :-)  То, что в современной по сути еще Индии, из-за принудительной моногамии у вдовы зачастую не было никакой практической альтернативы самоубийству, не говорит о том, что так было всегда.

Известно, что комментаторы - как современные автору, так и более позднего времени - широко расходятся в оценке содержания и смысла этого стихотворения, особенно, в части субъекта высказываний, выделенных у автора (и в переводе) курсивом.  Возможно, я придал ему несколько большую определенность, хотя и не имел такого намерения.

Не вдаваясь в подробности, замечу лишь, что Царь (King) не имеет права прощать, поскольку сам подлежит "железному" закону действительности, над которой не имеет никакой власти.  Поэтому, пытаясь простить Боярина (Baron), он, на самом деле, рассчитывает на его сочувствие, признавая его равным себе.  А вот, так ли это, - большой вопрос. Не является ли Боярин, несмотря на свое подчиненное положение  в этой реальности, существом иного уровня, иной даже природы?  На мой взгляд, его поведение по отношению к результатам собственных действий (включая фактический отказ от "Сил и Престолов") косвенно об этом свидетельствует.

Несмотря на известный, свойственный Киплингу как бы формализм и даже излишнюю, на взгляд некоторых, рациональность, проявляющуюся в структуре его стихотворных произведений, я убежден, что многие из них и, особенно, это, являются "стихами" в первозданном смысле слова - емкими и законченными, каковые не могут быть созданы иначе, как по вдохновению (стиху). Уверен, что это ощущает любой непредвзятый читатель.

Для того, чтобы это можно было почувствовать и в переводе, я решил максимально сохранить свойственные оригиналу и манере Киплинга в целом жесткость, конкретность и прямоту.  С этой целью мне пришлось прибегнуть к нескольким "финтам".

Во-первых, я попытался сохранить размер. Надеюсь, это удалось: настолько, насколько позволяет "русская медлительная речь".  Во-вторых, (отчасти ради сохранения ритма, отчасти для вящей естественности) лексика претерпела "русификацию".  Получилось, вопреки ожиданиям, вполне уместно.  Так, Baron превратился в Боярина, а King (который этимологически никакой не "король", а "конунг" и "князь") - в Царя.  Конечно, от этого текст утратил специфический амбьянс европейского феодального средневековья, но это, как ни странно, картины не испортило. Наоборот, подобный поход позволил более ярко проявить ассоциативный пласт, не обнаженный столь явно в оригинале: в переводе, вместо слова "master" применительно к Железу употребляется кое-где слово "царь", что более явно противопоставляет его Царю - герою стихотворения.  В общем, можно сказать, перенос на русскую почву прошел успешно.

Здесь можно усмотреть и еще один важный момент.  Царь побеждает Боярина, в сущности, технически: расстреливая его рыцарей из пушек.  На что надеется Боярин, идя в заведомо смертный бой?  Что он может противопоставить Железному Закону, воплощенному в чугун пушечных ядер?  Не обернется ли этот закон впоследствии против победителя?

Он говорит, что хотел показать, как этот закон действует в отношении всех, включая его самого, но что из этого следует?  Судя по всему, Боярин понимает его так: раз сила безусловна, нет необходимости сдаваться на милость кого бы то не было.  Нужно иметь дело с последствиями своих деяний самому.  Возможность иного - лишь видимость.

Радьярд Киплинг

ХЛАДНОЕ ЖЕЛЕЗО

(перевод Вадима Румынского)

"Злато – любимой, серебро для дев,

Медь получит мастер, в деле преуспев!"

"Так!" – рек Боярин, что был доселе нем,

"Но Хладное Железо – господин им всем".

И поднять крамолу на Царя посмел:

Осадивши город, сдаться им велел.

"Ну уж нет!" – ответил со стены пушкарь,

"Будь Хладное Железо теперь над вами царь!"

Горе Боярину и войскам его,

Что побиты ядрами все до одного!

Скованный, в темнице он теперь сырой

И Хладное Железо – одно тому виной.

Добрый Царь, однако, такую начал речь:

"Что, коль отпущу тебя и верну твой меч?"

"Нет! И не смейся над моей судьбой!

Ведь Хладное Железо – царь и над тобой".

"Плачет пусть робкий, молит пусть глупец,

Повод – бесхребетному, кому тяжел венец".

"Чем страшней потеря, надежда меньше тем,

Ведь Хладное Железо – господин нам всем".

Все же Царь ответил (много ли таких!):

"Вот мой Хлеб, а вот Вино – садись, отведай их.

Ешь и пей за Деву, мне памятные дни,

Когда Железо Хладное царило над людьми".

Благословил он Чашу и Хлеб рукою взял,

Протянул Боярину и после лишь сказал:

"Вот Руки, что пронзили гвозди за Моей стеной,

Ведь у Железа Хладного есть власть и надо Мной".

"Рану стерпит дерзкий, боль сильный лишь снесет,

Мирра и бальзам – сердцам, чьим ранам прерван счет.

Я прощу измену и все верну затем,

Что Хладное Железо – господин нам всем!"

"Ждет венец героя, скипетр – храбреца,

Силы и Престолы – тем, кто не отступится!"

"Нет!" – сказал Боярин, склонясь пред алтарем,

"Хладному Железу всем нам быть царем!

Крестному железу – быть нам всем царем!"

_______________

Rudyard Kipling

COLD IRON

GOLD is for the mistress - silver for the maid" -

Copper for the craftsman cunning at his trade!"

"Good!" said the Baron, sitting in his hall,

But Iron - Cold Iron - is master of them all."

So he made rebellion 'gainst the King his liege,

Camped before his citadel and summoned it to siege.

"Nay!" said the cannoneer on the castle wall,

"But Iron - Cold Iron - shall be master of you all!"

Woe for the Baron and his knights so strong,

When the cruel cannon-balls laid 'em all along;

He was taken prisoner, he was cast in thrall,

And Iron - Cold Iron - was master of it all.

Yet his King spake kindly (ah, how kind a Lord!)

"What if I release thee now and give thee back thy sword?"

"Nay!" said the Baron," mock not at my fall,

For Iron - Cold Iron - is master of men all."

"Tears are for the craven, prayers are for the clown

Halters for the silly neck that cannot keep a crown."

"As my loss is grievous, So my hope is small,

For Iron - Cold Iron - must be master of men all!"

Yet his King made answer (few such Kings there be!)

"Here is Bread and here is Wine - sit and sup with me.

Eat and drink in Mary's Name, the whiles I do recall

How Iron - Cold Iron - can be master of men all."

He took the Wine and blessed it. He blessed and brake the Bread

With His own Hands He served Them, and presently He said:

"See! These Hands they pierced with nails, outside My city wall,

Show Iron - Cold Iron - to be master of men all."

"Wounds are for the desperate, blows are for the strong.

Balm and oil for weary hearts all cut and bruised with wrong.

I forgive thy treason - I redeem thy fall

For Iron Cold Iron - must be master of men all!"

'Crowns are for the valiant - sceptres for the bold!

Thrones and Powers for mighty men who dare to take and hold!'

"Nay!" said the Baron, kneeling in his hall,

"But Iron - Cold Iron - is master of men all!

Iron out of Calvary is master of men all!"

_______________

GOLD is for the mistress - silver for the maid" -

"Золото - для возлюбленной (любовницы), серебро - для девушки (служанки, горничной),

Copper for the craftsman cunning at his trade! "

Медь - для ремесленника, искушенного в своем ремесле!"

"Good!" said the Baron, sitting in his hall,

"Хорошо!" - сказал Барон, сидящий в своем чертоге -

But Iron - Cold Iron - is master of them all."

"Но Железо, Холодное железо - господин (хозяин, учитель) их всех".

So he made rebellion 'gainst the King his liege,

[И] вот, он поднял восстание против Короля, своего сюзерена,

Camped before his citadel and summoned it to siege.

Стал лагерем под его цитаделью и предложил ей сдаться.

"Nay!" said the cannoneer on the castle wall,

"Нет!" - сказал канонир (пушкарь) на стене замка,

"But Iron - Cold Iron - shall be master of you all!"

"Ибо Железо, Холодное железо должно быть господином (хозяином, учителем) всем вам!"

Woe for the Baron and his knights so strong,

Горе Барону и его рыцарям, столь сильным,

When the cruel cannon-balls laid 'em all along;

Когда жестокие (жесткие) пушечные ядра уложили их всех подряд;

He was taken prisoner, he was cast in thrall,

Он был взят в плен, он был закован в оковы,

And Iron - Cold Iron - was master of it all.

И Железо, Холодное железо было господином (хозяином, учителем) всему этому.

Yet his King spake kindly (ah, how kind a Lord!)

Все же, Король заговорил милостиво (добро) - сколь добр этот Господин (Господь)!

"What if I release thee now and give thee back thy sword?"

"Что, если я освобожу тебя и верну тебе твой меч?"

"Nay!" said the Baron," mock not at my fall,

"Нет!" - сказал Барон - "Не не насмехайся над моим падением,

For Iron - Cold Iron - is master of men all."

Ибо Железо, Холодное железо - господин (хозяин, учитель) всех людей".

"Tears are for the craven, prayers are for the clown

"Слезы - для труса, молитвы (просьбы, мольбы) - для клоуна (шута),

Halters for the silly neck that cannot keep a crown."

Узда (повод, ошейник) - для глупой (бестолковой) шеи, не могущей нести корону".

"As my loss is grievous, So my hope is small,

"Насколько прескорбна моя утрата, настолько мала и моя надежда,

For Iron - Cold Iron - must be master of men all!"

Ибо Железо, Холодное железо должно быть господином (хозяином, учителем) всех людей".

Yet his King made answer (few such Kings there be!)

Все же Король ответил - мало таких Королей бывает!

"Here is Bread and here is Wine - sit and sup with me.

"Вот Хлеб и вот Вино - садись, отужинай (вечеряй) со мной.

Eat and drink in Mary's Name, the whiles I do recall

Ешь и пей во имя Марии, времен, которые я помню,

How Iron - Cold Iron - can be master of men all."

Как Железо, Холодное железо может быть господином (хозяином, учителем) всех людей".

He took the Wine and blessed it. He blessed and brake the Bread

Он взял Вино и благословил его. Он благословил и преломил Хлеб

With His own Hands He served Them, and presently He said:

Своими Руками Он подал Их и тогда сказал:

"See! These Hands they pierced with nails, outside My city wall,

"Смотри! Эти Руки пронзены гвоздями за стенами Моего города

Show Iron - Cold Iron - to be master of men all."

[Чтобы] показать, что Холодное железо должно быть господином (хозяином, учителем) всех людей".

"Wounds are for the desperate, blows are for the strong.

"Раны - для отчаянного, удары - для сильного.

Balm and oil for weary hearts all cut and bruised with wrong.

Бальзам и масло для усталых сердец, израненных и избитых неправдой (кривдой).

I forgive thy treason - I redeem thy fall

Я прощаю твою измену, я возмещаю (восстанавливаю) [последствия] твоего падения,

For Iron Cold Iron - must be master of men all!"

Потому что Холодное железо должно быть господином (хозяином, учителем) всех людей.

'Crowns are for the valiant - sceptres for the bold!

"Короны - для доблестных, скипетры - для храбрых!

Thrones and Powers for mighty men who dare to take and hold!'

Троны (Престолы) и Силы [атрибуты ангелов] для могучих людей, дерзающих брать и удерживать (владеть)!"

"Nay!" said the Baron, kneeling in his hall,

"Нет!" - сказал Барон, преклоняя колена в своем чертоге,

"But Iron - Cold Iron - is master of men all!

"Но Холодное железо - господин (хозяин, учитель) всех людей.

Iron out of Calvary is master of men all!"

Холодное железо из Креста (с Голгофы) - господин (хозяин, учитель) всех людей.

Юлиус Эвола: Семья как героический союз

Одной из опасностей, грозящей движениям, направленным против сил разложения и хаоса, иссушающих нашу цивилизацию и общественную жизнь, является стремление к упрощению изначальных форм, или даже попытка их буржуазного одомашнивания. Многие неоднократно указывали на упаднический характер морализаторства сравнительно с высшими формами закона и жизни.

В самом деле, «порядок», имеющий ценность, не должен сводиться ни к рутине, ни к обезличивающей механистичности. Необходимо присутствие изначально неукрощённых сил, каковые определённым образом и до некой степени сохраняют свою изначальную природу, наряду со строжайшим соблюдением дисциплины. Только тогда порядок – плодотворен. Образно говоря, нечто подобное происходит с взрывчатой смесью, которая максимально эффективна на предельном пространстве, тогда как на беспредельном, её действие почти утрачивает свою силу. Именно в этом смысле Гёте говорил о «пределе, который созидает», как и о том, что именно в умении соблюдать предел, проявляет себя мастер. Стоит ли напоминать, что в классическом мировоззрении идея предела – peiras – была связана с идеей совершенства и считалась высочайшим идеалом не только в этическом, но также в метафизическом смысле

Эти соображения можно было бы применить к различным областям жизни. Но здесь мы остановимся только на одном частном случае – семье.

Семья является институтом, основательно поврежденным индивидуализмом, свойственным новейшей космополитической цивилизации, подорванным в самих своих основах феминизмом, американизмом и советизмом, и нуждающимся в восстановлении. Но здесь также возникает вышеупомянутая проблема выбора. Любой социальный институт представляет собой относительно гибкую форму, в пределах которого кристаллизуется субстанция, текучая по своей природе. Именно такое состояние есть то изначальное состояние, каковое требует восстановления в ситуации, когда жизненные возможности, присущие определённому циклу цивилизации, кажутся исчерпанными. Но только сила, действующая изнутри, как некий смысл, может действовать как сила созидательная. В таком случае, возникает вопрос, какой смысл несёт в себе семья, во имя чего мы должны желать её сохранения?

Чем является семья в обычном, буржуазном смысле общеизвестно, так что вряд ли стоит останавливаться на этом более подробно, также как и лишний раз говорить о том, что в таком понимании она является малопригодной опорой для тех целей, которые потребны для формирования новой цивилизации. Возможно, имеет смысл сохранять некоторые её аспекты, но в целом, не стоит закрывать глаза на то, что этого «слишком мало», что речь идёт о чём-то большем. Если попытаться понять причины процесса упадка и разложения семьи, наблюдаемого в последнее время, легко заметить, что одной из них и немаловажной является общее состояние самого общества, в котором семья свелась к чему-то почти незначительному и основной её опорой сегодня являются исключительно условность, мещанство, сентиментальность, лицемерие и оппортунизм,

В данном случае, как и во многих других для понимания того, что требуется сделать в этой области, нам следует прямо обратиться не просто к прошлому, но к истокам. И эти истоки нам доступны. В частности, поскольку наша, римская традиция семьи является одной из тех, которая ведёт к высшему и первозданному пониманию этого института.

Согласно изначальным представлениям, семья представляет собой не натуралистический, не сентиментальный, но по сути своей героический союз. Известно, что по самому своему происхождению слово отец (pater) отсылает нас к понятию, каковым обозначался вождь или царь. Уже поэтому семейный союз понимался, как союз группы людей, мужественно объединившихся вокруг главы, который почитался не как существо, наделённое чисто животной силой, но обладающее высшим достоинством, внушающим почитание и верность. Это легко подтверждается тем фактом, что в индоевропейской цивилизации отец – не говоря уже о вожде – был не только тем, кто обладал всей полнотой властью над своими, но и одновременно нёс за них абсолютную ответственность перед лицом горней силы; он был в своём роде жрецом, священником своего рода, своего народа, тем, кто в большей степени, нежели кто-либо другой отвечал за них перед лицом богов, хранителем священного огня, который в патрицианских семьях служил символом сверхъестественного влияния, незримо связанного с кровью и передающегося через эту кровь. Не изнеженные чувства, не общественные условности, но нечто героико-мистическое лежало в основании семейной или родовой солидарности, заставляя всех членов семьи или рода добровольно выступать как сплочённое целое против любого, кто затрагивал или оскорблял их честь. Так, де Куланж, подытоживая свои исследования этого вопроса, с полным основанием пришёл к выводу о том, что традиционная семья предоставляла собой скорее религиозный союз, нежели единство природного или кровного характера.

Сегодня многим известно, что брачная церемония была таинством и до наступления христианства, но немногие знают, что это таинство носило не чисто условный или социально-юридический характер, но служило своего рода крещением, которое преображало и наделяло женщину особым достоинством, позволяющим ей стать причастной «тайной душе» того рода или племени, к которому принадлежал её супруг. В соответствии с символическим индоевропейским обрядом, первым супругом женщины был Агни, мистический домашний огонь. Именно благодаря этому, муж считался господином жены, поскольку их связывало нечто значительно большее, нежели то, что предполагается выродившимся и обессиленным буржуазным представлением о супружеской верности. Женщина древности, отдававшая себя целиком и ничего не требовавшая взамен, тем самым выражала свою героическую сущность, мистическую или «аскетическую» по своей природе, но отнюдь не страстную или чувственную, и, тем самым, преображала себя. Древнее изречение: «Не существует особого обряда или учения для женщины. Почитая своего супруга как божество, обретёт она своё место на небесах», почти полностью совпадает с другой традицией, согласно которой бессмертие обретают не только воины, павшие на поле битвы и вожди божественного происхождения, но и женщины, умершие во время родов сына; это рассматривалось как особого рода жертвоприношение, столь же действенно преображающее человеческую природу, как и подвиги героев.

Здесь было бы неплохо рассмотреть также смысл деторождения, но это завело бы нас слишком далеко. Поэтом ограничимся только упоминание древнего правила, согласно которому первенец считался не сыном любви, но сыном долга. И этот долг также носил как мистический, так и героический характер. Речь шла не только о рождении нового «царя», должного обеспечить благоденствие и могущество рода, но о даровании жизни тому, кто должен взять на себя священное обязательство перед лицом предков и всех, кто внёс свой вклад в могущество рода, символом коего служил семейный очаг. Поэтому есть немало традиций, в которых можно встретить идею о сознательном воспроизведении в подлинном смысле этого слова, о деторождении, понимаемом не как тёмное и полусознательное телесное действие, но как деяние, совершаемое не только в плоти, но одновременно и в духе, и дарующее – в буквальном смысле – жизнь новому существу, благодаря которому, точнее, его незримой функции, его предки продолжают пребывать в славе и бессмертии.

Из всего сказанного вытекает представление о семье, равно далёкое как от конформистко- моралистической буржуазной посредственности и индивидуалистической чепухи, так и от сентиментализма, страстности и всего связанного с чисто социальным или натуралистическим пониманием этого института. Только героическое основание может стать высшим узаконением для института семьи. Необходимо понять, что индивидуализм это не сила, но бессилие. Следует признать кровное родство в качестве прочного основания; основания, требующего артикуляции и персонализации, подкреплённых отношениями повелевания и подчинения, верности, преемственности и, скажем, почти воинской солидарности, и, наконец, теми силами, которые ведут к внутреннему преображению. Только в этом случае семья обретёт новую жизнь и окрепнет, вновь станет первичной и основной клеткой того высшего организма, каковое представляет собой государство.

Перевод Виктории Ванюшкиной

Публикация приурочена к 110-летию со дня рождения Юлиуса Эволы.

    Данный текст возник как ответ на вопрос в этой теме: http://pranava.livejournal.com/24251.html#comments

    Перечитав, и осознав все его несовершенства, я, тем не менее, решил запостить его отдельно, потому что он содержит очень простые, но важные выводы, частично отраженные в заглавии темы. Пора возвращаться от обособленных отвлеченных категорий к органическому единству. 

    "В диахроническом контексте, попытки восстановить некий праязык предпринимаются постоянно со времен, когда исследователи окончательно осознали наличие между языками родства (с конце 18 - начала 19 века). С тех пор, время от времени им даже удается прийти к некому "консенсусу", хотя теории, ставящие под сомнение выводы предшественников, возникают постоянно. Однако круг изучаемого материала ограничивается, как правило, рамками той или иной "языковой семьи" (индоевропейской, например), а все попытки за эти рамки выйти (например, так называемая "ностратическая" теория) не имеют достаточной фактической опоры. Лично я считаю, что это не случайно: традиционными средствами исследования "языковых мутаций" по источникам этот вопрос не решить. Вероятно потому, что причины различия между семьями надо искать в различиях между носителями их исходных языков, которые гораздо более фундаментальны, чем считает современная антропология. Одним словом, как может быть восстановлен "язык общего корня", если общий корень отсутствует у говорящих на современных языках людей? Хотя это не исключает наличия некой высокоабстрактной (внеисторической и, вообще, вневременной) матрицы, связывающей все существующие и даже возможные человеческие языки воедино. Интуитивно ее чувствуют многие шизовые, на первый взгляд, исследователи вроде Вашкевича, сопоставляющего русский и арабский, обнаруживая между ними необъяснимую симметрию. Хотя, с точки зрения диахронной лингвистики, между этими языками нет почти ничего общего: ни в лексике, ни в морфологии, ни в синтаксисе.

    Имеет ли смысл восстанавливать древний язык? Я думаю, что, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не хулиганило. :-) То есть, как личный опыт, это невероятно расширяет границы восприятия и возможности воображения. А с точки зрения общесоциальной, никакой пользы от этого нет, потому что формировавшая его среда давно мертва. В результате можно получить представление о чем-то невероятно красивом и даже божественно прекрасном, но поставить себя на место человека, для которого это естественно, не удастся.

    Вы никогда не задумывались, где пролегает граница между языками, которые считают живыми и теми, которые принято именовать мертвыми? Дело в том, что сугубо концептуально (с точки зрения современного научного мейнстрима) ее как бы нет вообще, но в конкретном случае ее ощущает любой. Считается, например, что мертвый язык - тот, который не используется широко той или иной общностью людей для общения на любые темы и не изменяется. Но возьмем, к примеру, латынь на которой множество людей продолжало общаться на любые (хотя, главным образом, религиозные и научные) темы более тысячи лет со времени выхода ее из "народного" обихода. Да и сейчас таких людей немало. За это время латинский язык изменился очень существенно, не только стилистически, но и грамматически. Предпринимались даже попытки создавать не его основе универсальные языки путем упрощения (эсператно, например). Еще более яркий пример подобного активного использования и развития "мертвого" языка являет собой санскрит. Есть даже вполне успешные попытки внедрить его в практику бытового общения (школа Вагиша Шастри, например).

    Но ни латынь, ни санскрит, ни древнегреческий не являются ни для кого "родными". И не становятся, даже в результате опытов по "билингвизации" детей хорошо владеющими этими языками родителями.

    Мне думается, что причина этого - в наличии гораздо более тесной, четкой и безусловной, чем принято думать, связи между языком общения и "энерго-информационной" (чтобы не сказать "генетической" :-)) структурой народа (чтобы не сказать "рода"). Аналогичную связь эта структура имеет с социальной организацией (осознание чего "опустилось" на меня несколько ранее: http://pranava.livejournal.com/37844.html :-)). Вне этой связи, и язык, и общественные институты существуют лишь как модель, которую, конечно, могут использовать другие, живые родовые структуры, что и наблюдается на примере классических языков и культур.

    Возвращаясь к началу, санскрит, греческий и латынь мертвы потому, что мертвы народы, их создавшие. Современные индусы, греки и итальянцы - это другие люди, генетическая структура которых подвергла их, хоть и происходящие от древних, языки необратимым изменениям. И если момент смерти языка можно с уверенностью соотнести со смертью создавшего его (или созданного им, что, по-моему, одно и то же) народа, то последнюю можно констатировать в момент окончательной гибели созданной этим народом социальной структуры. Рим пал потому, что не осталось латинян, которым он был нужен именно таким, каким был. После этого латинский язык стремительно мутировал под влиянием генетической организации германских завоевателей. Причем, гораздо меньше там, где доля "исконного" римского населения была выше - в самой Италии."

    Соответственно, степень родства между языками абсолютно соразмерна степени родства между соответствующими генетическими - не этническими(!) - общностями. Слово "генетические" здесь следует понимать гораздо шире, чем определяет его однокоренная "лженаука" ремесленников, поскольку кровное родство не ограничивается общностью структур, "открытых" этой наукой к настоящему времени. Совершенно не удивительны, поэтому, результаты недавних статистических исследований генетиков на предмет общности гоплогрупп, обнаружившие больше общего между русскими, индусами и персами, чем между русскими и большинством европейцев, включая генетически "титульное" население германских стран.